Нина Артюхова. Трудный вечер

Папа уезжал в командировку. Мама и Алеша провожали его. Папа нес чемодан, а мама вела Алешу за руку. Вернее, даже не вела, а тянула. Потому что Алеша не шел, как все люди идут, — лицом вперед. Алеша вертел головой вправо и влево, но чаще всего ему казалось, что самое интересное остается позади. Перронная касса, контролеры у входа, огромный зал, где люди и вещи — все вперемешку, длинная-предлинная платформа, вагоны дальнего следования, дачная электричка, мороженое в белых ящиках на каждом шагу…
Папа остановился у двери вагона, поставил на платформу чемодан, сказал: «Ну вот» — и взял Алешу на руки.
Теперь Алеша отсюда, с высоты, мог видеть гораздо больше интересного, но все это вдруг стало неинтересным. Совсем близко было папино лицо, папины глаза смотрели грустно.
— Папа, а она далеко, твоя командировка? Она большая?
Папа усмехнулся:
— Да как тебе сказать… Довольно далеко. И довольно большая. То есть длинная она, Алешка, вот в чем беда! Теперь не скоро увидимся… Будь умницей, сынок, маму береги.
Алеша спросил:
— А как?
Но в эту минуту все заторопились, и папа заторопился. Он успел поцеловать маму и Алешу, вскочил в вагон вместе с чемоданом, и поезд тронулся.
Вагоны сначала двигались потихоньку, как-то нерешительно. Потом побежали все быстрее и быстрее, маме и Алеше уже трудно было догонять их. Промелькнул и как будто оторвался последний вагон. И платформа будто оторвалась. Оказалось, что она высокая, а внизу, переплетаясь, убегают вдаль серебряные рельсы.
— Осторожно! — сказала мама и отвела Алешу от края.
Папин поезд отодвинулся, все уменьшаясь, и наконец скрылся за домами и деревьями.
Сразу стало скучно без папы. Алеша хотел спросить маму, как же ему исполнить папино поручение: папа просил ее беречь, а как беречь — не объяснил. Но только он об этом подумал, что-то зазвенело над самым ухом, мама крикнула: «Берегись!» — и схватила Алешу за руку. По платформе мчалась тяжелая тележка, на которой стоял носильщик в белом фартуке и горой лежали чемоданы и сундуки. Носильщик укоризненно покачал головой, тележка промчалась мимо.
В метро, когда шагнули на эскалатор, мама опять сказала: «Осторожней! Держись за перила!» Получалось все время так, что не Алеша маму берег, а мама его берегла, и как выйти из этого положения, Алеша не знал.
Не взять ли маму за руку, когда нужно будет переходить улицу, не сказать ли ей: «Осторожнее, мама! Посмотри сначала налево, а потом направо»? Ведь так полагается по правилам уличного движения.
А мама уже тут как тут:
— Ты, детка, не зевай по сторонам. Давай-ка лучше за руку перейдем.
Может быть, дома что-нибудь можно придумать?
А мама и там за свое:
— Пойдем, сынок, руки вымоем. Сейчас я тебе согрею молока. Ты, должно быть, уже спать захотел.
Молоко перегрелось, мама налила его на блюдце и поставила на подоконник:
— Берегись, детка, не трогай — горячо. Потерпи немного.
Мама присела на диван, а Алеша — на свое маленькое кресло, и оба стали терпеливо ждать, пока остынет молоко.
А спать Алеше очень хотелось. Сейчас мама покормит, разденет, уложит в кроватку — так будет хорошо!
Терпеливо ждать становилось все труднее и труднее.
— Мама, я спать хочу!
Мама не ответила.
— Ма-ма! Дай молока!
Алеша подождал немного, но мама все молчала. Он подошел к маме и потянул ее за руку:
— Мама, я спать хочу!
И увидел, что мама спит.
Алеша сразу почувствовал себя заброшенным и одиноким. В комнате было так тихо, что даже страшновато стало. Алеша набрал в себя побольше воздуха, чтобы зареветь погромче. А потом подумал и не заплакал.
У мамы было такое спокойное, усталое лицо! Она лежала, прижавшись щекой к валику дивана, подобрав ноги, будто ей было холодно.
А может быть, и вправду ей холодно?
Алеша знал, как неприятно, когда ночью сползает одеяло — зябнешь и не можешь как следует проснуться. А потом подходит мама и подтыкает со всех сторон, утепляет…